Про арфу и треугольник.

Всем известно что я поклонница Шнура, но не «Ленинградом» единым жив человек. Питаю я любовь и к классической музыке.

А тут звонит подруга и предлагает посетить концерт симфонической музыки. Дескать есть контрамарки, халява пропадает, не желаешь.
Что за вопрос! Конечно желаю. И ещё как!
И вот настал час N.
Не на лабутенах, но при параде и в вечерних платьях идём мы на означенное мероприятие. Места правда оказались что называется высоко сижу, далеко гляжу. Не то чтобы галёрка, но балкон. Высоко конечно до головокружения, Зато вся сцена как на ладони.
И вот долгожданный концерт начался! Нет. Разочарованием тут и не пахло. Сомнения идти или не идти были напрасными.
Дирижёр, как и пологается, худой и кучерявый, но пока ещё молодой, порхал бабочкой. Скрипки не знали покоя, смычки так и метались взмывая и опускаясь. Трубы блестели в лучах софитов и выдавали фуги. Виолончели вносили нотку грусти.
Слева от всей этой частной компании, особнячком, величественно стояла арфа. Ее, как слона, нельзя было не заметить. Ни визуально ни на слух. Именно она придавала концерту какую то особенную божественность. Арфистка, тоже в вечернем туалете, тонкими, гибкими пальчиками слегка касаясь перебирала струны своего величественного инструмента.
Музыка неслась над залом и очарованный зритель внимал и вкушал.
Как вдруг где-то на задворках оркестра, на так называемой «Камчатке», рядом с большим барабаном встал солидный дядечка. Приготовил свой инструмент и в нужный момент сыграл своё «бздын!». Всё! Это был его звездный час! Это было его так называемое «кушать подано.» Сыграв свою незабываемую партию дядечка сел на своё место и концерт продолжился. Больше партия треугольника в концерте не повторялась.
Я смотрела на это и думала: какая пропасть! Арфа и треугольник! А поди ж ты. В одном оркестре, в одном концерте. И ведь оба нужны и незаменимы! Интересно как они уживаются. Нет ли зависти? Или неприязни? И вообще как солидный дядечка лет эдак пятидесяти может играть на таком несолидно инструменте как треугольник? Что он при этом чувствует? Радуется что у него такая не пыльная работа или чувствует себя лузером инеудачником а по вечерам заливает горе портвешком разглагольствуя о том какой скрипач из него мог бы получиться.