Биографию ангарчанки Валентины Михайловны Черкашиной можно читать как учебник истории
Окончание. Начало здесь.
Валентина Михайловна Черкашина — старейший преподаватель Новосибирского культпросветучилища, ее учениками были не только братья Заволокины, но и мама будущей звезды Пелагеи. А Полину Ханову (настоящее имя талантливой певицы) она помнит совсем ребенком.
В судьбе самой Валентины Черкашиной, которую 15-летней девчонкой из Колымы отправили в Иркутск учиться на певицу, педагоги сыграли огромную роль.
— Мне повезло, — говорит она, вспоминая своих преподавателей в Иркутском музыкальном училище периода 1950-х годов. — Бывшие гимназисты, дворяне, умницы! Владимир Федорович Сухиненко — выдающийся педагог, он был мужем народной артистки СССР Надежды Апполинариевны Казанцевой, которая записывалась на Всесоюзном радио, пела в опере вместе с Сергеем Лемешевым. Владимир Федорович привил нам святую любовь к своему предмету, он говорил: «Рассказывать о музыкальном произведении можно лишь в том случае, если вы хорошо знаете литературный первоисточник». Поэтому я очень много читала, знала наизусть Пушкина, других поэтов.
Николай Николаевич Глаголев — из семьи священников, сосланный, до революции он учился на одном курсе Синодального хорового училища вместе с Александром Васильевичем Свешниковым, чье имя сейчас носит Государственный академический русский хор. Я все время стояла у застекленных дверей его хорового класса и любила слушать.
Наше училище раньше находилось на улице Степана Разина: деревянное двухэтажное здание, а внутри — черные голландские печи под старину, резная мебель, старинные рояли, у которых клавиши были выточены из настоящей слоновой кости.
Вроде бы богемная атмосфера: рядом со мной учились дети артистов музыкальной комедии, драматического театра (где мы, кстати, подрабатывали на «вешалках»). Но как-то все жили сообща: одевались просто, вечно голодали, буфета не было; стипендии крошечные, квартирные — 3 рубля. Пришлось помотаться, снимая холодные углы — от самого центра, у Крестовоздвиженской церкви, на улице Седова, до окраин.
— Однажды возвращалась с учебы поздно вечером, и в предместье Марата меня встретили бандиты, — улыбается Валентина Михайловна, — оторвали воротник, а мне надо было пройти еще склады, заборы... По низу улицы гремя ехал обоз: тогда во дворах стояли общественные туалеты, которые вычищались по ночам и все это в железных бочках на лошадях увозили. Я со страху закричала: «Мама!» Возница услышал, остановился, взял ковшик, которым черпал, извините, эту жижу, и стал шпану поливать — хулиганы врассыпную. Потом посадил меня на свою вонючую бочку и привез в милицию, где я рыдала от горькой обиды, — смеется Валентина Черкашина, вспоминая эту историю.
После училища — Усть-Кут. Валентину Черкашину распределили худруком в районный Дом культуры — на отслуживший свой век дебаркадер, вытащенный на землю, с улыбкой вспоминает она. А в коллективе, которым досталось руководить, одни зэки: пять мужчин-музыкантов и женщина-пианистка. Уникальные люди!
— Один из них носил фамилию Дунаевский. Совпадение? Не знаю... Было время, когда об этом не спрашивали, — говорит Валентина Михайловна. И продолжает: — Меня стали знакомить с клубом: «Вот, Валя, посмотри: скрипка висит, на которой играл Ленька Коган!» Оказывается, этот скрипач с мировым именем работал на лесоповале под Усть-Кутом. Когда культурная общественность поднялась на защиту всемирного достояния, Когана от лесоповала освободили и пристроили в местный ДК. Где-то нашли для него скрипчонку, чтобы он хотя бы на ней мог музицировать! Я училась тогда на последнем курсе. И вдруг шорох прошел по всему училищу: «Коган в Иркутске!» Он играл в Иркутске, а мы, студентки, не отходили от радио.
Потом услышали, что Коган уже в Москве. Но, знаете, сколько я потом за ним наблюдала — ни он, ни его дети ни разу не упомянули, что Коган валил лес в Усть-Куте...
Со мной работал баянист Володя Бирюков, который сидел в лагере вместе с двоюродным братом композитора Дмитрия Шостаковича. А какой у нас был певец Саша Кирилюк — бельканто итальянское, оперные арии потрясающе исполнял: на него донесли за то, что он ухаживал то ли за полькой, то ли за немкой. Вот такая образованнейшая публика! Несмотря на их зэковское прошлое, я никогда не слышала от них пошлого анекдота или мата, никто из них не приставал, ни разу не оскорбил.
Вместе мы собрали хор, вокальный ансамбль и с группой самодеятельности проехали Усть-Кутский район, выступали в лагерях, даже перед пленными немецкими генералами. На катере нас завозили на самую пограничную точку района, и дальше мы сплавлялись на большом баркасе: заплывали в каждую деревню и давали концерт.
Вообще, удивительные судьбы передо мной разворачивались: так, наша пианистка получила 25 лет за предательство по отношению к Родине — за то, что во время оккупации Харькова или Киева встретила и полюбила немецкого офицера. Он возил ее к родителям в Германию, они венчались. В доме на Украине у них бывали вечеринки, люди это видели. И когда город освободили, ее арестовали. Муж, немецкий офицер, подорвался на мине, а ее отправили в Усть-Кут. После лагеря она вышла замуж за нашего баяниста. Он все смеялся: «Наташу вели под конвоем с четырьмя овчарками, а она кошки боится...» Измена Родине это или любовь, не берусь судить. Такой вот у меня был коллектив...
Новосибирск — город, в котором Валентина осталась, приехав погостить к сестре. И это были 37 лет самозабвенного служения культпросветучилищу, ее величеству музыке и подготовке работников для клубов.
— Чтобы студенты ждали меня под дверью — никогда такого не было, — говорит Валентина Михайловна. — В своем кабинете я собрала фонотеку из 2000 пластинок, шкафы во всю стену мне сделал — тоже интересная встреча — Иван Федорович Васильев, бывший рабочий сцены Мариинского театра, золотые руки, вырезал из дерева и обжег особым способом портрет Бетховена.
Многие предметы преподавала Валентина Михайловна за эти годы — элементарную теорию музыки, музыкальную литературу, музыкальное оформление спектаклей. И конечно, сольфеджио. Кстати, Геннадию Заволокину строгий педагог поставила четверку, он даже как-то признался, что помнит об этом.
— А им же все пятерки подавай, — улыбается Валентина Михайловна. — Заволокины не были лишены высокой амбициозности, может, поэтому многого и добились. А встретились мы очень романтично. Я возвращалась из командировки из деревни в Сузунском районе, где проверяла работу клуба. По дороге в райцентр поймала попутку, едва ли не самосвал. Там уже двое мальчишек сидели, меня взяли третьей. А метель, мороз, и мы едем по ухабам. Вокруг тайга… Разговорились. Оказывается, ребята направлялись на репетицию в Сузун, где был прекрасный народный хор, а организовал его мой выпускник-заочник Борис Назаров. Этот коллектив даже сравнивали с Сибирским, Омским народными хорами. Я побывала на их репетиции, послушала, как эти мальчишки играют на гармошке и поют. «Ребята, вам надо поступать к нам в училище — немедленно!» — сказала я. Это были братья Заволокины.
Через год они поступили к нам. Но проучились недолго — курс. Затем их переманили в Новосибирское музыкальное училище. Потом братья заочно учились в филиале Московского института культуры. Кстати, их звали в консерваторию, но Заволокины сказали: «Консерватория испортит нашу самобытность». Они уже тогда понимали, что собой представляют.
Заволокины, конечно, выделялись среди студентов: гармошечники они были потрясающие, начали собирать частушки, устраивали конкурсы. Геннадий женился на Светлане, освобожденном председателе ученического профкома училища. Их дети, Настя и Захар, часто прибегали к маме на работу, мы их видели не раз.
Погибшего Геннадия Заволокина отпевали в Новосибирске — в небольшом каменном храме возле железной дороги, построенном на средства императора Николая II. Мне довелось присутствовать, когда этот храм, после возвращения его православной церкви в постсоветское время, освящал патриарх Алексий II. Ставшие глубоко верующими людьми, Заволокины признавали только этот храм — как связанный с прошлым России, о которой Геннадий пел и сочинял свои песни.
— А Пелагею-то нашу зовут Полинкой, — улыбается Валентина Михайловна. — Прабабушка ее была Пелагея — видимо, поэтому у нее такой сценический псевдоним. Бабушка Поли, Людмила Васильевна, всю жизнь проработала бухгалтером в нашем училище. Ее дочь Светлана, мама Пелагеи, окончила у нас режиссерское отделение. Помню, как она сидела у меня на занятиях, будучи беременной. Хорошая была студентка: она ведь Пелагее, когда та стала артисткой, и номера ставила, и костюмы сама шила.
То, что ребенок растет незаурядный, бросалось в глаза сразу. Она шустрая, подвижная была с детства, часто прибегала к бабушке на работу. У нас с Людмилой Васильевной (мы все звали ее Люся) был общий трамвайный маршрут. Однажды я встретила их в вагоне — путь долгий, а у девчушки рот ни на секунду не закрывался. Мы вышли, и я сказала: «Люся, Полинка у тебя как звоночек-колокольчик!» — «Да, с ней не соскучишься!»
Когда Пелагее годика 3—4 было, ее повезли в Москву, и она пела на Арбате, говорят, всех покорила. Теперь Пелагею знает весь мир.
Люся жила в Москве, но мне рассказывали, что в последнее время она мечтала вернуться домой. В Новосибирске их старый дом давно снесли — поставили кафе на этом месте.
— А я люблю Байкал, часто бываю в Листвянке, — делится Валентина Михайловна. — Этой осенью попросила родственников организовать мне поездку в Порт Байкал на пароме. Знаете, как у Астафьева: хочу отдать поклон родным местам, — оглядываясь на свою большую и интересную жизнь, говорит капитанская дочка.
